Десять дней между подписанием пакта и вступлением Англии в войну были, наверное, самыми томительными в политической жизни Сталина. Ибо он своё сделал, и теперь ему оставалось только ждать. Ждать, чтобы Гитлер вторгся в Польшу, а Чемберлен объявил бы Германии войну. Только в расчёте на такой разворот событий и был подписан пакт с дополнительным протоколом. И Сталин пошёл на этот, поистине чудовищный для него, риск.

Александр Либин

ГИТЛЕР: МЕЖДУ ДВУМЯ ПРОРОЧЕСТВАМИ
(30. 1. 1939 – 30. 1. 1941)

Селективный конспект

(продолжение. Начало в №5-6/2023 и сл.)

Вполне возможно, что если бы переговоры 23-24 августа затянулись бы ещё на день-два (как и предполагали все, включая Шуленбурга), то Сталин и Молотов, поразмыслив, выставили бы какие-нибудь дополнительные требования, но за 8-10 часов решающих переговоров через переводчиков на совершенно новые, не обкатанные в разговорах и во внутренней переписке между собой темы, они достигли максимума своих возможностей. Риббентроповская тактика “Sturm und Drang” (или, если угодно,” Blitzkrieg”) в переговорах, в сочетании с его общей подавляющей помпезностью, — с ним приехало 37 человек, из которых максимум 4-5 как-то участвовали в обслуживании переговоров, — принесла ему полный успех. С этого момента Сталин будет загипнотизирован динамизмом и изобретательностью Гитлера. Как отмечал в «разговорах на кухне» отставленный Литвинов, Сталин стал ведомым Гитлером…

Следует отметить, что цели сторон, подписавших пакт, были противоположны. Гитлер хотел припугнуть этим договором Англию, объяснить ей, что рассчитывать на Сталина не стоит, и таким образом предотвратить создание военной коалиции Англии, Франции и Советского Союза. Он был уверен, что в этих условиях Англия воздержится от исполнения своих угроз, и война с Польшей останется «локальной». Гитлер пренебрёг предупреждением Чемберлена в послании от 22 августа, что «он хочет избежать повторения ошибки Англии в 1914 году, когда бедствие можно было предупредить, разъяснив свою позицию, и поэтому теперь он повторяет, что Англия вступит в войну на стороне Польши, желая избежать чреватого бедствием недопонимания» [Documents, concerning German-Polish Relations and the Outbreak of the Hostilities between Great Britain and Germany, London, 1939, p. 97].

Сталин же воспользовался пактом не только для предотвращения участия Советского Союза в военном конфликте, но и для создания огромной советской «сферы интересов», что меняло стратегический баланс в Восточной Европе. Однако, никто ещё не думал о прямой аннексии территорий, входящих в сферу интересов. Даже касательно Польши речь шла о границе продвижения вермахта на восток, если начнётся война. Никто не имел ни малейшего представления и том, как пойдут дела и что будет с Польшей. Сталин придавал огромное значение неожиданно возникшему советско-германскому согласию по этому вопросу. Гитлер же был куда более легковесен. То, о чём Сталин никак не мог договориться с Англией и Францией, и о чём предстояло составлять и подписывать сложные международно-правовые документы, было решено и согласовано несколькими строчками Секретного протокола. Немцы пообещали не вмешиваться в советскую сферу интересов, и Сталин им поверил.

Десять дней между подписанием пакта и вступлением Англии в войну были, наверное, самыми томительными в политической жизни Сталина. Ибо он своё сделал, и теперь ему оставалось только ждать. Ждать, чтобы Гитлер вторгся в Польшу, а Чемберлен объявил бы Германии войну. Только в расчёте на такой разворот событий и был подписан пакт с дополнительным протоколом. И Сталин пошёл на этот, поистине чудовищный для него, риск. Конечно, советская разведка, вроде бы, заверяла Сталина, что вторжение Германии в Польшу неминуемо. Но «неминуемость» зависела целиком от Гитлера, а он был известный психопат и решения свои менял каждую минуту. Он мог выставить какие-либо условия, поляки могли что-то невнятное пробормотать, что исключило бы военное столкновение, по крайней мере, в этот момент. Что почти произошло 31 августа, когда Риббентроп выдвинул мирный план из 16 пунктов и тщетно пытался выдавить из поляков несколько слов готовности к переговорам на этой основе.

Да и решимость Чемберлена защищать Польшу выглядела по меньшей мере странной. Дело в том, что Чемберлен и Галифакс были глубоко религиозными людьми, решившими, что дальнейшие уступки Гитлеру ведут к разрушению миропорядка, вне которого жизнь, по их понятиям, была невозможна. Подобные сображения даже не приходили в голову прагматикам, считавшим, что Польшу защитить невозможно, да и незачем. Гитлер же, реализовывавший собственные фантазии, в остальном был абсолютным прагматиком, называвшим Чемберлена и Даладье, с которыми он много общался в сентябре 1938 года, «червями», неспособными объявить европейскую войну.

В тот момент, когда войны между Англией и Германией удалось бы избежать, советско-германский пакт стал бы излишним и ненужным Гитлеру, который сотворил всё это из страха войны на два фронта. Когда же через 22 месяца этот страх у него, абсолютного триумфатора 1940 года, по непонятной Сталину причине, пропал, так оно и случилось…. И Сталин в этом пункте не был наивным ни в 1939, ни в 1941 году… Просто, в 1941 году он не мог поверить, что этот страх у Гитлера почему-то пропал, и никто не мог ему объяснить почему (и по сей день никто этого не может объяснить рациональными аргументами). Но если бы пакт стал ненужным Гитлеру, то, по логике Сталина и всех советских людей того времени, антисоветский сговор Чемберлена и Гитлера был бы неминуем…Так что Сталину было чего бояться…А отдав в руки Гитлера Секретный протокол, Сталин становился, если бы война не разразилась, его, Гитлера, заложником….

Все, включая Риббентропа и Шуленбурга, считали, что, в решающую минуту, мюнхенцы Чемберлен и Даладье выкрутят руки Беку, как за год до этого они выкрутили руки Бенешу, и заставят его уступить Гитлеру Данциг, быть может, с коридором в придачу.

Но Чемберлен, находившийся под давлением английского общественного мнения, поспешил немедленно после опубликования советско-германского пакта, подписать 25 августа договор о взаимопомощи с Польшей (Polish-British Common Defense Pact),в котором содержалось обязательство каждой из сторон «предоставить Договаривающейся Стороне, оказавшейся в состоянии военных действий, всё посильное содействие и помощь» (курсив наш — А.Л.), с секретным протоколом в придачу, в котором единственным агрессором, в содействии сопротивления которому Англия обязывалась воевать, была названа Германия, а реакция на действия иных государств заключалась бы в «консультациях» между Англией и Польшей. Этот договор сорвал попытки посредников привести Германию к какому-либо соглашению с Англией, и Гитлер, отменив тайный визит Геринга в Англию, пошёл до конца и перенёс дату нападения на Польшу с 26 августа на 1 сентября, уверенный, что устрашённый советско-германским пактом Чемберлен войны не объявит. Поляки объявили, было, мобилизацию 30 августа, но под давлением французов отменили приказ «дабы не провоцировать Германию». Все считали ,что немцы — не безумцы и не способны развязать европейскую войну, что они просто блефуют.

В 4 часа дня 31 августа Гитлер отдаст приказ о наступлении, сказав при этом Гальдеру, что «Франция и Британия не сдвинутся в марше» и, заверив Браухича, что война будет «локальной». Польша отдаст запоздалый приказ о мобилизации только вечером, в четверг, 31 августа. В момент начала войны почти половина польских дивизий будет в численном составе мирного времени.

В тот же день,31 августа 1939 года, торжествующий Молотов собрал внеочередную четвертую сессию Верховного Совета СССР 1 созыва для ратификации пакта о ненападении до начала военных действий и объявил о нейтралитете Советского Союза в надвигающемся столкновении Англии и Германии, отметив при этом, что «Заключение советско-германского договора о ненападении свидетельствует о том, что историческое предвидение т. Сталина (на ХVIII съезде ВКП(б)—А.Л.) блестяще оправдалось.» [Правда,1 сентября,1939].

На следующий день, в пятницу, 1 сентября 1939 года, война началась. Выступая с заявлением об этом на заседании Рейхстага в «Кроль-опере», Гитлер отметил, что германо-советский пакт был ратифицирован и в Берлине и в Москве в четверг и подчеркнул, что он «может присоединиться к каждому слову, которое сказал народный комиссар по иностранным делам Молотов …»[Правда,2 сентября,1939].

Сталину предстояло прождать ещё четыре томительно долгих дня, пока Чемберлен испуганным голосом зачитал заявление об объявлении войны Германии, связав это напрямую с личностью Гитлера, ибо: «…его действия убедительно подтверждают, что не стоит ожидать ситуации, в которой он отказался бы от применения силы для достижения его устремлений. Наша совесть чиста, — мы сделали всё, что сделала бы какая-либо страна для установления мира, но положение, при котором ни на единое слово, данное правителем Германии, нельзя положиться, и ни один народ и ни одна страна не могут чувствовать себя в безопасности, стало невыносимым.»Чемберлену было чего бояться. Сухопутной армии у него практически не было. Всеобщая воинская обязанность была введена в Англии 27 апреля 1939 года. Военный бюджет Великобритании с1919 по 1935 год сократился в 7.5 раз. Гарантии Польше были чистой дипломатической фикцией. Никогда ещё слово английского джентльмена не стоило столь дорого Англии и всему остальному миру….

Так настал день величайшего личного интеллектуального триумфа Сталина. Разменяв советский нейтралитет на невероятные территориальные приобретения, он сумел предвидеть и направить ход мировой истории. Всего за год до этого он издал новый исторический нарратив создания Советского государства под названием «История ВКП(б). Краткий курс», который 14 ноября 1938 года был утверждён как единственный и обязательный нарратив специальным постановлением ЦК ВКП(б).

На следующий день, 15 ноября 1938 года, короткой телеграммой за подписью Сталина и Молотова, было разослано ПРИЛОЖЕНИЕ к пункту 110 Постановления Политбюро ЦК ВКП(б) N 65 в котором «строжайше предписывалось …приостановить с 16 ноября сего года впредь до распоряжения рассмотрение всех дел на тройках, в военных трибуналах и в Военной Коллегии Верховного Суда СССР, направленных на их рассмотрение в порядке особых приказов или в ином, упрощённом порядке» [Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД.1937—1938. Москва. Международный Фонд «Демократия», 2004, документ N 361, стр. 606], чем и был прекращен так называемый «Большой террор». Никто более не сомневался в невероятных дарованиях Сталина. И первым из них был дар пророчества, унаследованный Сталиным от Ленина:

«Сила марксистко-ленинской теории,— говорилось в «Кратком курсе»,— состоит в том, что она даёт партии возможность ориентироваться в обстановке, понять внутреннюю связь окружающих событий, предвидеть ход событий и распознать не только то, как и куда разворачиваются события в настоящем, но и то, как и куда они должны развиваться в будущем».[История Всесоюзной Коммунистической Партии (большевиков).Краткий курс. Москва, Правда,1938,стр.339]

И вот, не прошло и года, как он, Сталин, продемонстрировал всему миру свой дар предвидения и сумел столкнуть лбами двух главных врагов Советского Союза, сам оставшись в стороне от схватки. Между тем, ещё за 14 лет до этого,27 января 1925 года, выступая на XIII губернской конференции московской организации РКП(б), он сказал: «Борьба, конфликты и войны между нашими врагами— это наш величайший союзник» [И.В. Сталин. Сочинения. Том 7, ОГИЗ,Государственное Издательство Политической Литературы, Москва, 1947, стр.27].

Ни у кого на свете не было сомнений, что война Англии и Франции против Германии будет весьма затяжной, лет на 5-10. Даже война с Польшей, по мнению Сталина, Чемберлена, Ворошилова, начальника французского генштаба Гамелена и многих других важных лиц, должна была затянуться на несколько месяцев. Сталин счёл бахвальством утверждения Риббентропа в августе 1939 года, что с Польшей будет покончено за несколько недель.

Лучшей ситуации нельзя было и придумать, а создана она была гением Сталина. Более того, весь мир будет воевать, а Советский Союз, благодаря гениальному пакту, будет легко и бескровно приобретать новые территории. В обмен на нейтралитет Советский Союз получил в свою «сферу интересов» обширные территории, принадлежавшие до революции Царской России, и нового соседа в виде Германии целиком занятой войной с Англией и Францией, имевшей самую большую в Европе и технически прекрасно оснащённую армию, признанного победителя в Первой мировой войне.

Сталин доказал, что Гитлер действует рационально, исходя из государственных интересов Германии, а не из его придурочных мнений по «еврейскому вопросу». Литвинов с Сурицем, осторожно утверждавшие обратное, были посрамлены в глазах Сталина. А государственные интересы Германии предписывают ей быть в дружбе, а лучше — в союзе с Россией, как это завещал немцам великий Бисмарк. Евреи никому не нужны и не важны в больших политических вопросах, и нечего причитать по поводу судьбы еврейских беженцев, которых он категорически отказывался принимать, кто бы к нему ни обращался по этому поводу, начиная с 1934 года.

Он стал по праву главным авторитетом, знающим куда идёт мир и куда он сам ведёт великий и могучий Советский Союз. Он утвердился в своей гениальности. И советские люди, от Пастернака до Жукова, поверили в его «гениальный ум», о котором 6 октября 1939 года в своей передовой статье объявила «Правда». Тогда же в оборот было введено слово «мудрый» как относящееся не только к Сталину, но и к Молотову тоже. Сделал это слесарь тов. Боженок, написавший в «Правду»: «Не нахожу слов выразить своё восхищение столь мудрой политикой нашего родного т. Сталина — вождя народов и главы Советского правительства т. Молотова» [Правда,6 октября,1939].

Не приходится удивляться, что самомнение Сталина стало зашкаливать. «Постепенно исчезала критичность как главная характеристика адекватной мысли. Укрепилась абсолютная уверенность в своей непогрешимости» [Бим-Бад Б.М., Сталин: исследование жизненного стиля, Москва, издательство УРАО,2002, стр.150—151]

Через 20 лет Твардовский напишет:

«И было попросту привычно,
 Что он сквозь трубочный дымок
 Всё в мире видел самолично
И всем заведовал как бог…»

[Твардовский А.Т., За далью даль,Гослитиздат, Москва, 1960, стр. 191]

А.И. Микоян вспоминал в конце жизни: «Сталин в конце 30-х годов — это совершенно изменившийся человек: до предела подозрительный, безжалостный и страшно самоуверенный. О себе нередко говорил уже в третьем лице.» [Куманёв Г.А. Рядом со Сталиным: откровенные свидетельства, Москва, «Былина», 1999, стр. 22].Но ещё в 1795 году Иммануил Кант писал, что «обладание властью неизбежно извращает свободное суждение разума»[Кант И.К вечному миру. Соч.: в 8т.Москва,1994, Т.7, стр.55].

Только Троцкий ехидно писал из Мексики: «Он проницателен на небольших расстояниях. Исторически он близорук. Выдающийся тактик, он не стратег…»

Сначала всё шло легко и просто, ибо в Польше Гитлер крайне нуждался в соучастии русских.

Через неделю после начала советского «освободительного похода» в Польшу, 24 сентября 1939 года, Дэвид Ллойд-Джордж, премьер-министр Великобритании во время Версальской конференции, писал в газете «Sunday Express», что советские действия «на самом деле не представляют собой четвёртого раздела Польши, ибо взяты Украина и Белая Русь, аннексированные Польшей в 1920 году против воли Высшего Союзного Совета Антанты».

Опьянённый успехами в быстром разделе Польши на его условиях, заключавшихся во включении в советскую «сферу интересов» Литвы в обмен на передачу немцам территорий Люблинского и части Варшавского воеводств вплоть до линии Керзона, населённых этническими поляками, а главное — в предотвращении создания некоего остаточного польского государства, что делало войну на Западе вечной, Сталин даже предлагал содействие Германии в войне с Англией и был задет вежливым отказом Риббентропа. В связи с тем, что Англия и Франция отвергли немецкое предложение о мире, Молотов и Риббентроп объявили, что «в случае продолжения войны Правительства Германии и СССР будут консультироваться друг с другом о необходимых мерах» [Правда, 29 сентября 1939 года]. А Риббентроп, уезжая из Москвы, заявил корреспонденту ТАСС, что «Если…в этих странах возьмут верх поджигатели войны, то Германия и СССР будут знать, как ответить на это» [Правда,30 сентября 1939года].Это уже напоминало некий альянс.

Через месяц после подписания в Москве 28 сентября соглашения о разделе Польши на «сферы государственных интересов» СССР и Германии, который «Правда» опубликовала на следующий день под заголовком «Договор о дружбе и границе между СССР и Германией» (в немецком оригинале этих слов нет),Молотов особо осудил 31 октября в докладе на сессии Верховного Совета СССР, английское правительство за то, «что будто бы для него целью войны против Германии является ни больше и ни меньше как «уничтожение Гитлеризма»…. Идеологию Гитлеризма, как и всякую другую идеологическую систему, можно признавать или отрицать, это дело политических взглядов. Но любой человек поймёт, что идеологию нельзя уничтожить силой, нельзя покончить с нею войной. Поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну как война за «уничтожение Гитлеризма», прикрываемую фальшивым флагом борьбы за «демократию» [Молотов В.М., О внешней политике Советского Союза. Доклад на заседании внеочередной 5-й сессии Верховного Совета СССР 1 созыва, 31 октября 1939 г., Москва,1939].

Согласно Секретному Протоколу, Финляндия относилась к советской «сфере интересов», однако практическая реализация этого тезиса в виде требования перекройки границ привела к изнурительной и затяжной войне великой империи с маленьким народом. Гитлер вёл себя безупречно по отношению к Сталину, хотя Германия и считалась «другом» Финляндии.

Так что, пакт действовал и в неприятной для Советского Союза ситуации, что подтверждало великую правоту Сталина.

Эйфория советско-германской дружбы достигла апогея во второй половине декабря 1939 года, когда пышно отмечалось 60-летие Сталина. Гитлер и Риббентроп прислали тёплые поздравления, и, в ответ на слова Риббентропа о начавшейся «длительной дружбе» между «великими народами», Сталин, расчувствовавшись, заявил, что «дружба народов Германии и Советского Союза, скрепленная кровью, имеет все основания быть длительной и прочной.»[Правда,25 декабря,1939].

Со свойственным ему эстетским иезуитством, Сталин решил предложить Сергею Эйзенштейну, только что с шумом преуспевшего в создании фильма «Александр Невский», отличавшийся крайней антинемецкой направленностью, поставить в Большом Театре «Валькирию» Вагнера. Эйзенштейн, сын русской матери и главного архитектора Риги, (предположительно крещеного) немецкого еврея, всю жизнь мучался от конфликта этнических и культурных идентичностей. На вопросы о его происхождении, он отшучивался: «Все мы немного с прожидью…».Создав прославленный как советской пропагандой, так и кинокритиками и эстетами всего мира, киношедевр о победе благородства русской души над тупостью, жестокостью и агрессивностью немцев, снятый с проката в день публикации пакта о ненападении, Эйзенштейн получил 20 декабря 1939 года предложение поставить оперу о торжестве тевтонского духа, и, тем самым, телесно стать еврейским постаментом тевтонской гордыни.. Апокрифические источники утверждают, что немцам он был представлен как «лютеранин». Эйзенштейн не мог отказать Сталину. К тому же, он очень любил музыку Вагнера, и соблазн выступить в новом для него жанре был непреодолим, тем более, что его подстрекал к этому другой еврейский обожатель музыки Вагнера—тогдашний художественный руководитель Большого Театра Самуил Абрамович Самосуд.

Вечером,21 декабря,в Екатерининском зале Кремля состоялся ужин, на котором Молотов выступил как тамада: «Многие из нас долгие годы работали с товарищем Лениным, а теперь работают с товарищем Сталиным. Большего гиганта мысли, более великого вождя, чем Ленин, я не знаю. Но должен сказать, что товарищ Сталин имеет преимущество перед Лениным. Ленин долгие годы был оторван от своего народа, от своей страны и жил в эмиграции, а товарищ Сталин всё время живёт и жил в народе, в нашей стране. Это, конечно, позволило товарищу Сталину лучше знать народ, быть ближе к нему. Вот почему товарища Сталина можно по праву назвать народным вождём» [Малышев В.А., «Дневник наркома», Источник,1997, N 5, cтр.103—147]. Так, нелюбимый Сталиным Ленин оказался на скамье далёких от народа эмигрантов, типа ненавидимого Молотовым Литвинова. Остальные эмигранты, вообще, были уничтожены, так что Литвинову лучше было бы признать правоту Сталина и Молотова, пока не поздно…

Неудачная война с Финляндией была объявлена большой победой. Своё выступление на совещании начальствующего состава Красной Армии 17 апреля 1940 года Сталин завершил словами: «Главное в нашей победе состоит в том, что мы разбили технику, тактику и стратегию передовых государств Европы, представители которых являлись учителями финнов.» [«Завтра»,1995, №51]

Идиллическое соответствие происходившего в мире сталинской конструкции —нейтрального Советского Союза и Германии, завязшей в войне с Англией и Францией, — стало рушиться в мае-июне 1940 года, когда англо-французские войска были неожиданно для всего мира разгромлены, а Франция сдалась на милость победителя. Не только Сталин, но и все остальные, включая Чемберлена, Черчилля и Рузвельта, были потрясены неожиданным и мгновенным разгромом Франции. Да и сам Гудериан назвал произошедшее «чудом».

Хрущёв вспоминал:

«…Было получено известие по радио, что немцы вступили в Париж, французская армия капитулировала. Вот тут Сталин нарушил свою замкнутость и очень нервно выругался в адрес правительств Англии и Франции за то, что они допустили разгром своих войск….он буквально бегал по комнате и ругался как извозчик…..Лёгкий, без особых усилий со стороны немцев, разгром англо-французских войск ещё больше пугал Сталина…»[Хрущёв Н.С., Воспоминания. Время. Люди. Власть, Кн. 1. М.:Вече.2016,стр.209—210].

Вообще говоря, покорив Францию, Гитлер собирался удовлетвориться и заключить великодушный, по его мнению, мир с Англией. В ожидании этого в Компьене за вишистской Францией были оставлены её колонии и даже её Средиземноморский военно-морской флот.

На следующий день после капитуляции Франции,18 июня 1940 года Муссолини и Чиано прибыли в Мюнхен, где их ждали Гитлер и Риббентроп. «Я напрямую спросил фон Риббентропа, — записал в своём в этот день дневнике Чиано, «предпочитаете ли вы продолжение войны или мир?» Он не колебался ни секунды: «Мир»….Он сказал только,что существует немецкий проект—выловить евреев и отправить их на Мадагаскар….теперь Гитлер — игрок, который сорвал большой куш и хотел бы встать из—за стола, ничем более не рискуя.»[Чиано  Г. Дневник фашиста.1939—1943.Москва.:ООО Издательство «Плацъ».2010,стр.303-304]

В те дни, когда триумфатор-Гитлер принимал капитуляцию Франции, Сталин единым махом аннексировал три Прибалтийских государства. Гитлер молчал. Ведь Сталин действовал в рамках своей «сферы интересов», хотя прямой аннексии Гитлер не ожидал. Дабы зафиксировать замечательность происходящего на концептуальном уровне, в день капитуляции Франции было опубликовано опровержение ТАСС слухам о трениях между Германией и Россией относительно Прибалтики, только что оккупированной советскими войсками. В заявлении ТАСС утверждалось, что «добрососедские отношения, сложившиеся между СССР и Германией, в результате заключения пакта о ненападении, нельзя поколебать какими-то слухами и мелкотравчатой пропагандой, ибо эти отношения основаны не на преходящих мотивах конъюнктурного характера, а на коренных государственных интересах СССР и Германии»[Правда, 23 июня 1940 года]. Своей чеканной формулировкой Сталин как бы выступал и за Гитлера. Немцы не выражались (да и не мыслили) столь выспренно, но и не возражали.

Тем временем, 26 июня Сталин предъявил территориальные претензии к Румынии, ведь, в Секретном Протоколе была задекларирована «незаинтересованность» Германии в Бессарабии, которую Советский Союз с 1918 года считал незаконно аннексированной Румынией советской территорией. Но Румыния стала основным поставщиком нефти воюющей Германии, так что Сталин опасно приблизился к болевой точке Гитлера. Сталин решил с этим не считаться. Он считал себя ровней Гитлеру, а Советский Союз — великой империей, не уступающей по весу и важности даже находящейся на пике военного триумфа Германии. Может быть, подобная гордыня и хороша для острастки.

Но независимо от верности или неверности абстрактного анализа соотношения сил, следует учитывать психические особенности действующих лиц. Сталин же считал, что поведение власть имущих над любой страной диктуется «объективными интересами» этой страны, независимо от причуд правителей. Германия воюет с Англией, что диктует ей дружбу с Россией и уважение русских национальных интересов. Таковы общие рамки игры. Такой взгляд на мир и назывался «историческим материализмом». В этих рамках у сторон есть определённая свобода действий, и они могут и слегка потягаться друг с другом. И он, Сталин, не видит причин не настоять на важнейших для интересов России решениях, непосредственно связанных с её безопасностью, в эти неспокойные времена. И, по мнению Сталина, а до него Милюкова и многих других, конечная цель состояла в расширения «сферы интересов» России в направлении Балкан и Проливов. Двадцать четвёртого июня 1940 года Советский Союз установил дипломатические отношения с Югославией, а через три дня была аннексирована Бессарабия. Но аппетит приходит во время еды….

А посему, кроме обещаной ему Бессарабии, Сталин потребовал у Румынии, заодно, ещё и Буковину. Но тут в первый раз встрепенулся Гитлер, утверждавший, что Буковина тут ни при чём. О ней в секретном протоколе нет ни слова. Буковина никогда не входила в Российскую империю, и это воспринималось Гитлером как заявка Сталина на право бескровно получать европейские территории наравне с воюющей Германией. К тому же Буковина раньше входила в Австро-Венгерскую Империю, и рассматривалась австрийцем Гитлером как часть его Родины (Heimat). Утверждения советской стороны о преимущественно украинском населении Буковины подвергались сомнению на основе переписи 1925 года.

Через два года Гитлер рассказал Маннергейму, что он боялся, что советская авиация разбомбит близлежащие нефтяные поля. В этом случае, по словам Гитлера, «мы не могли бы продолжать войну». Помирились на том, что Сталин удовлетворился Северной Буковиной с Черновцами, а Южная Буковина осталась за Румынией.

Так, на фоне неожиданной аннексии значительных кусков территории Восточной Европы в отношениях Сталина и Гитлера прошла весьма глубокая трещина, незамеченная Сталиным.

В маленькую Бессарабию вошла танковая армада в 3000 танков под командованием генерала армии Жукова, сопровождаемая 600000 пешими пехотинцами и прикрываемая 3300 самолётами.

Первого июля 1940 года, через 20 дней после прибытия в Москву нового английского посла сэра Стаффорда Криппса, он был принят Сталиным и передал ему послание Черчилля. Встреча была продолжительной, — она длилась почти 3 часа, и привлекла всеобщее внимание. Советский отчёт об этой встрече писался две недели и был одновременно передан советскому послу в Лондоне Майскому и немецкому послу в Москве Шуленбургу. Даже молчаливый Молотов извинился перед своим послом за столь долгую задержку столь необходимой ему информации: «Посылаю эту запись только сейчас, так как текст её сильно задержался на просмотре у Сталина». В изложении Шуленбурга сообщения Молотова о ходе этой беседы говорилось, что «Сталин не считает, что военные успехи Германии представляют какую-либо угрозу для СССР и его дружеских отношений с Германией. Эти отношения основаны не на преходящих обстоятельствах, а на коренных национальных интересах обеих стран»[CCCP — Германия. 1939 —1941. Секретные документы /Под ред. Ю.Г. Фельштинского. — М.: ЭСКМО, 2011, док. №118, стр.223]. В тексте телеграммы Молотова Майскому говорилось, что отношения между СССР и Германией строятся на учёте «коренных государственных интересов обеих стран». Однако, в советской записи беседы Сталина с Криппсом ничего такого нет [Дипломатический вестник. Москва,1993, стр.74—77]. Сталин сам вставил эту формулу в официальные отчёты. Это была не просто дипломатическая фигура выражения, а внутреннее убеждение Сталина, которое он пронес до 22 июня 1941 года. А потом до самой смерти мучался вопросом, что же в ней оказалось неверным.

Немецкий триумф над Францией в мае-июне 1940 года, достигнутый чрезвычайно умелыми действиями нескольких талантливых генералов, командовавших немногочисленными (по русским понятиям) танковыми частями, вторгшимися во Францию через «непроходимые» Арденны во главе армии из 45 дивизий против никак не ждавших немцев 18 французских дивизий, потряс умы советских военных. Немцы показали, что победа в войне отныне определяется способностью создавать и управлять большими танковыми соединениями.

Из амбициозного и экстравагантного правителя небольшой страны Гитлер во мгновение ока превратился во владыку полумира, контролирующего практически весь европейский континент, за исключением, быть может, юго-востока Европы. Это он настоял на создании компактных, самостоятельно действующих танковых дивизий и танковых групп.

Более того, успехи Клейста, Рундштедта, Гудериана, Роммеля и Майнштейна Гитлер приписывал себе. Ведь это он,не слушая консервативно мыслящих военных, дал свободу действий непризнанным талантам. Это он, считал Гитлер, указал на Седан как лучшее место для переправы через Миас и послал танковые дивизии к Ламаншу. При всех разнообразных талантах Хайнца Гудериана, его ожидала бы та же судьба, что и де Голля во Франции или Фуллера в Англии, отвергнутых профессиональным военным истеблишментом.

Даже великий французский историк Марк Блох назвал немецкую победу «интеллектуальной». Марк Блох участвовал в Первой мировой войне, закончив её в чине капитана. Несмотря на «преклонный» по тем временам —53 года —возраст, он пошёл служить в 1939 году в должности ответственного за снабжение горючим французского механизированного корпуса и знал о «войне моторов» не понаслышке. В рукописи текста под названием «Странное поражение» он обвинил французских стратегов в «отсутствии воображения». Так французскому еврею пришлось признать способность не слишком-то ценимого им «сумрачного германского гения» найти оптимальное соотношение числа танков, пушек, артиллерийских тягачей, а также автомобилей, мотоциклов и передвигавшихся на них пехотинцев. Ни англичане, ни американцы, ни русские ничего об этом не ведали. Сталин велел создать танковые армии «как у немцев“, только немцы хранили информацию об организации танковых частей в глубокой тайне, а источников информации в вермахте у русских не было. И лишь в июле 1941 года в руки русских попали штабные документы танковых частей. Красная Армия самостоятельно полностью овладеет этой премудростью к концу 1943 года, заплатив за это потерей 50000 танков и миллионами погибших солдат.

А летом 1940 года Гитлер уверился в собственной гениальности [Хафнер Себастиан. Некто Гитлер: Политика преступления, Спб: Издательство Ивана Лимбаха, 2018, стр. 81].

Подобный сдвиг в сознании Гитлера должен был всеми, кто имел с ним дело, учитываться, ибо он неизбежно вёл к переменам в поведении Гитлера и немцев. Но Сталин по-прежнему находился в эйфории августа-сентября прошлого года. Разумеется, Сталин ясно видел, что происходит. Он понял, что надо воспользоваться поражением Англии и Франции, неспособными заняться проблемами приграничных России стран, и быстро реализовать обещания, записанные, по его мнению, в Секретном Протоколе. Пока Гитлер ещё занят войной на Западе.

В это же самое время Троцкий предупреждал: «Исчез польский буфер. Завтра исчезнет румынский. Победы Германии на Западе — только подготовка грандиозного движения на Восток» [Бюллетень Оппозиции,1940, N84, стр.28-29]. Как всегда, Троцкий претендовал на роль пророка. К сожалению, последнее пророчество полностью сбылось…

С момента капитуляции Франции Гитлер был всецело занят войной с Англией. Точнее, с нежеланием Англии прекратить войну, несмотря на безнадёжность её положения. Гитлер упорно искал внешнюю причину этого. Мысль о том, что англичане солидарны с Черчиллем в готовности идти до конца в войне за «уничтожение гитлеризма» казалась ему дикой. Ведь Англии предлагалось сохранение Британской Империи в обмен на признание нового статус-кво в Европе. Вопрос о вторжении на Британские острова был критическим, хотя 16 июля и была издана соответствующая директива.

Тридцать первого июля 1940 года Гитлер встретился в своей альпийской резиденции в Бергхофе с главами армии, авиации и флота и потребовал интенсификации воздушных налётов на Великобританию. Согласно записям Гальдера, он сказал: «…если результаты воздушной войны будут неудовлетворительны, то приготовления к вторжению должны быть прекращены. Если же создастся впечатление, что англичане разбиты, а мы это скоро почувствуем, то мы продолжим. А что, если вторжения не будет? Гальдер и Браухич считали, что на этот вопрос мог быть только один ответ: «укрепление дружбы с Россией. Желательна встреча со Сталиным», что они и оформили письменным меморандумом от 30.7.1940 г. [Гальдер Ф. Военный дневник. В 3т.Т.2.(1.7.1940—21.6.1941).Москва,1969.Стр.74] Но подогретый отказом Англии согласиться на мир с Германией и советской аннексией Прибалтики и Бессарабии, а также Северной Буковины, вообще не упомянутой в Секретном Протоколе, Гитлер заговорил о необходимости подготовить план войны с Россией, поскольку,по его убеждению, только в надежде на Россию и Америку Англия отказывается от мира с Германией. «России достаточно сказать только сказать,что она не заинтересована в существовании великой Германии, и англичане, подобно утопающему, немедленно поверят, что всё пойдёт иначе…»[Documents of German Foreign Policy,1918—1945,London,1949—1983,series D,vol.10,p.1373].

С исчезновением России Америка будет нейтрализована возросшей, благодаря этому, мощью Японии. При этом Гитлер разъяснил суть своего замысла: «…Россия должна быть сметена весной 1941 года. Чем быстрее, тем лучше. Эта операция имеет смысл только если мы одним тяжёлым ударом уничтожаем государство. Завоевание каких-либо территорий само по себе — недостаточно. Зимняя позиционная война — опасна. Стало быть — лучше подождать, но быть твёрдыми в решении смести Россию» [Гальдер Ф. Военный дневник. В 3т.Т.2 (1.7.1940—21.6.1941).Москва,1969.Стр.80].

При всей сложности вторжения на Британские острова, объявить легкой заменой такой операции войну с необъятной страной с населением более, чем вдвое превосходящим как английское, так и немецкое, имеющей в 20 раз больше танков, чем Англия и в 3 раза больше, чем Германия, с несколько меньшим, но кратным превосходством в числе самолётов? Правда, это держалось в тайне. Но ещё в 1938 году Гудериан довольно точно оценил число советских танков…. Да и сама идея Англии, надеявшейся, якобы, на Россию, была более чем странной. Ведь Англия и Россия находились в состоянии глубокой взаимной вражды и подозрительности. Если бы кто-либо в России или в Англии высказал бы предположение о подобной мотивировке решения Гитлера пойти войной на Советский Союз, его бы засмеяли,— настолько она в то время выглядела глупой и странной, а у Гитлера была репутация победителя, которому всё удаётся, друзья и враги сравнивали его с Наполеоном.

Но Браухич и Гальдер промолчали. Только один гросс-адмирал Редер высказался на более поздней стадии, поскольку понимал, что большая война с Россией отнимет в будущем все ресурсы, предназначенные для развития флота, и означает изменение прежней ориентации, по которой центральным считалось средиземноморское направление и Ближний Восток. Но Гитлер считал, что советский режим падёт в силу самого факта вторжения иностранной армии, что война с Советским Союзом не потребует переориентации немецкой военной машины и военной промышленности с примата морского направления на сухопутное, полной реализации потенциала производства танков. В 1940 году военное производство в Германии стагнировало, а по производству танков упало. Не говоря уже о безумной программе строительства 1100 подводных лодок, продолжавшейся буквально до последних дней войны. Всё это отражало твёрдое мнение Гитлера, что главным врагом является Англия. Тем не менее, как писал впоследствии Шпеер, «Гитлер старался оградить свой народ от тягот». Так что война с Советской Россией мыслилась Гитлером некоей войной —Lite. Редер был единственным, кто усомнился в мудрости замысла фюрера.

Остальные генералы склонили голову перед Гитлером, своими невероятными победами доказавшим, что в прошлом они были неправы, отговаривая его от тех или иных шагов, выглядевшими в их глазах смертельно опасными авантюрами и обернувшимися грандиозными победами Гитлера.

Однако не следует считать, что это указание Гитлера представляло собой окончательное решение начать войну против Советского Союза. Нет, это был просто заказ на штабную заготовку, чем, собственно, и занимаются генеральные штабы армий всех стран во все времена. Как писал в своих мемуарах заместитель начальника оперативного штаба Вермахта Вальтер Варлимонт, не существовало «продуманного плана, который мог бы быть основой для работы» [Walter Warlimont, Inside Hitler’s Headquarters; London,1964, p.113].

«Если бы Германии удалось при помощи Кремля выйти из нынешней войны победительницей, это означало бы смертельную опасность для Советского Союза», — писал Троцкий 2 сентября 1939 года. Теперь, осенью 1940 года эта ситуация была практической реальностью, за исключением осаждённой, но не сдающейся Англии. Сталин не дал Троцкому прожить ещё полгода и высказаться относительно способности Гитлера двинуться против Советского Союза ещё до победы над Англией. Прав или неправ был Троцкий, его статьи были блестяще написаны, особенно в том, что касалось психологии Сталина и Гитлера. Но всё это тонуло в марксистском оформлении. И, разумеется, по Троцкому, гитлеровский антисемитизм был не более чем уловкой, привлекающей к нацистам мелкую буржуазию и лавочников. Лично Троцкий вполне серьёзно относился к антисемитизму и отказывался от предложений Ленина занять пост Председателя Совнаркома из-за своего еврейского происхождения. Ленин, смеясь, называл это «пунктиком» Троцкого. Но в вопросах высокой теории, — чьи интересы выражает Гитлер и кто за ним стоит, —Троцкий не мог отойти от марксистского отношения к антисемитизму как к явлению вторичному.

Однако, у политики Сталина, даже считая её разумной, вообще не было никакого теоретического оформления, столь необходимого русскому читателю любых политических убеждений. Но в условиях мировой войны и ледоруб Рамона Меркадера служил для очень многих людей весьма убедительным аргументом.

Вопреки туманным обязательствам в русском тексте Секретного протокола о «политической незаинтересованности» Германии в Юго-Восточной Европе, Германия приняла самое активное участие в территориальном конфликте между Венгрией и Румынией относительно Трансильвании, отошедшей к Румынии в рамках версальской системы. Ведь, немецкая сторона считала, что немецкий текст Секретного Протокола говорит о «незаинтересованности» Германии исключительно в Бессарабии. Это тонкое грамматическое различие в двух текстах можно объяснить общей спешкой в Кремле в ночь с 23 на 24 августа 1939 года.

Подогретые бескровной советской аннексией большого куска румынской территории, Болгария потребовала Южную Добруджу, на что Румыния быстро согласилась, а Венгрия, не смирившаяся с потерей Трансильвании в результате Первой мировой войны, выставила Румынии требования на 60 тысяч квадратных километров территории, на что Румыния никак не соглашалась. Конфликт грозил вооружённой эскалацией. Риббентроп и итальянский министр иностранных дел Галеаццо Чиано встретились в Вене 29 августа 1940 года и вызвали туда представителей конфликтующих сторон. “С Риббентропом мы договорились разрешить проблему путём арбитража. Если мы начнём дискуссию, мы никогда не сможем её завершить…Тем временем, Риббентроп и я начертили новую границу и продиктовали условия арбитража”,— записал в своём дневнике 29 августа Чиано [Чиано Г.,Дневник фашиста, Издательство «Плацъ»,Москва,2010,стр.330].

Венгрия получила Северную Трансильванию площадью 43 тысячи квадратных километров. Румыния — немецкие и итальянские гарантии своих границ. Соглашение было подписано 30 августа 1940 года. Действительно, трудно было успеть проконсультироваться с русскими, как оправдывался впоследствии перед Молотовым Шуленбург, понимавший судьбоносный характер этого инцидента. Молотов протестовал против исключения России из Венского Арбитража уже на следующий день, в своей речи 31 августа 1940 года.

Молотов напомнил Шуленбургу на встрече 9 сентября 1940 года,что Советский Союз отказался в июне от требований по Южной Буковине временно, ради хороших отношений с Германией, и надеется, что Германия поддержит его в будущем, когда вопрос о Южной Буковине будет снова поднят [1941,том1,стр 219—220]. В ответ Шуленбург вручил ему письменный ответ Германского правительства, в котором утверждалось что «сферы интересов обеих стран были раз и навсегда зафиксированы в Секретном протоколе от 23 августа 1939 года, а интересы России на Балканах окончательно удовлетворены отделением Бессарабии от Румынии» [The Nazi—Soviet relations 1939—1941 ,Washington, 1948,p.181—183].

Чиано записал в своём дневнике 19 сентября 1940 года: «Мечты о взаимопонимании с Россией исчезли навсегда в апартаментах венского Бельведера после предоставления гарантий Румынии» [Чиано Г., op. cit. стр.335]. Это были гарантии против Советского Союза.

В этот момент Гитлер решил, что на этом он ставит точку в уступках Сталину. И так, пока Германия воевала, проливала кровь и побеждала в тяжёлых боях, Советский Союз без всяких усилий отхватил обширные территории. Геббельс отметил в своём дневнике в записи от 19 сентября 1940 года: «Фюрер решил не предоставлять России больше ни одной европейской области» [Die Tagebucher von Joseph Goebbels. Samtliche Fragmente.Teil I.Aufzeichnungen 1924—1941.Band 4.1.1940—8.7.1941.K.G.Saur.Munchen,1987 ,S.387].

Так был запущен процесс переоценки Гитлером отношений с Советским Союзом. Он протекал в рамках развернувшегося, пока дипломатического, противостояния на Балканах. Центральным было требование Сталина о включении Болгарии в советскую «сферу интересов». Это выдвигалось из принципа «равноправия», так как Германия не только дала гарантии безопасности Румынии, но и послала в Румынию воинские части. Сталин требовал подписания пакта о ненападении с Болгарией, хотя Болгария об этом вовсе не просила.

Всё это задевало базисную парадигму отношений под названием «пакт о ненападении». Москва была настолько решительна и уверена в себе, что, найдя в действиях Германии, в рамках II Венского Арбитража передавшего румынскую Трансильванию Венгрии, нарушения III Статьи пакта, касающейся взаимных консультаций, предложила пересмотреть или отменить эту статью, поелику она неудобна Германии.

Вся эта ситуация отражала, прежде всего, отсутствие у Сталина желания понять мотивы другой стороны, необходимые для ведения сколько-нибудь осмысленной внешней политики. Сталин исходил из самого себя и из своей собственной логики.

Дело в том, что независимо от вопроса о том, что записано в международных соглашениях, приходится исходить из реальности. И, оценив ситуацию решать, исходя из собственных интересов и возможностей, насколько разумно настаивать на соблюдении тех или иных договорённостей, учитывая возможности другой стороны.

Пакт и секретный протокол были подписаны в крайне невыгодной для Германии ситуации августа 1939 года (что и было причиной принятия Германией всех территориальных требований Советского Союза).

В тот момент никто в Германии и не думал о Балканах, так что Гитлер с лёгкостью уполномочил Риббентропа отдать Балканы и Проливы в советскую «сферу интересов».

Однако летом 1940 года Германия была воюющей страной в зените славы. Теперь она была властителем континентальной Европы, заинтересованной в максимальной устойчивости контролируемых ею районов. Советская аннексия Бессарабии немедленно вызвала политическое землетрясение на Балканах, совершенно ненужное Гитлеру.

Но прежде всего, в отличие от августа 1939 года, теперь Гитлер ощущал крайнюю зависимость от поставок румынской нефти, без которой он не мог бы продолжать войну. И он не хотел ни приближения Красной Армии к району нефтедобычи, ни потрясений, дестабилизирующих весь регион. Сама по себе аннексия Бессарабии, даже оговоренная в Секретном Протоколе, была достаточно сильным раздражителем для Гитлера, считавшего себя владыкой Европы. Добавление требования передачи Советскому Союзу Буковины, о которой до этого речи не шло, было подобно посыпанию соли на только что открывшуюся рану.

Стоило ли это всё  делать или нет, Сталин должен был решать в соответствии с тем какие отношения он хотел иметь с Германией. Но Сталин считал, что Гитлер проглотит всё, — что ему за дело до румынских территорий. И более того — выставил требование «симметрии» — предоставления Болгарии советских гарантий, подобных тем, которые Германия и Италия предоставили Румынии и для материализации которых в Болгарию должны были быть введены части Красной Армии. Всего лишь за месяц до этого подобный сценарий привёл к аннексии Советским Союзом трёх прибалтийских государств. И болгарскому царю Борису III подобная перспектива совершенно не нравилась, а Гитлера следовало как-то специально ублажить, дабы он стал навязывать болгарам советские гарантии. А Сталин считал это само собой разумеющимся делом.

Но немцы ещё не определились в своих устремлениях после неслыханных побед мая-июня 1940 года. Ещё казалось, что капитуляция Англии близка и неминуема, а 16 июля была подписана Директива N16 о подготовке оперативного плана операции “Zee Lowe”— высадке на Британские острова.

Надо было решать вопрос о переделе мира «в крупных чертах», как выражался Гитлер. При всей важности Балкан и Финляндии, по которым Сталин затеял тяжбу, Гитлер и Риббентроп хотели договариваться об этом в рамках общей картины «нового порядка» в мире.

С предстоящим устранением Англии с военной карты мира, главной опасностью для Германии и Японии становилось возможное вступление в войну США, в бешеном темпе наращивавшими военное производство. Для противостояния англосаксам, Риббентроп, вдохновлённый идеями Карла Гаусгофера, выдвинул идею «Большого Альянса» — военно-политического союза Германии, Италии и Японии, с последующим включением Советского Союза, и параллельного «континентального блока» Германии, Италии, Испании и вишистской Франции. Риббентроп считал, что зрелище столь мощной коалиции удержит США от вступления в войну с Японией и Германией. За Германией оставалась покоренная ею Европа, за Японией — всё что она могла отхватить в «восточноазиатском пространстве». Каждая из стран устанавливала на этих территориях «новый порядок». И они переименовывались в «Новую Европу» и в «Великую Восточную Азию». Советскому Союзу следовало предложить его долю в разделе мира — районы к югу от его границ, в направлении Индии. Ничего нового для русских в Европе. О Балканах и Финляндии следовало забыть по умолчанию. Гитлер принял эту схему, и 27 сентября 1940 года в Берлине был подписан Пакт трёх государств — Германии, Италии и Японии, деливших между собой мир и сообщавших в Статье V договора, что всё это никак не касается отношений трёх стран с Советским Союзом, что было беспрецедентным для международных соглашений. Тем самым, Советский Союз приглашался к участию в дележе пирога путём присоединения к Тройственному Пакту. Без Советского Союза вся эта конструкция не имела практического смысла. Это понимал любой человек, знакомый с географической картой.

На тот момент доминирования Германии в мире это была рациональная схема с реальными, как казалось многим, шансами на успех.

(продолжение следует)